Я захожу в темную комнату своей квартиры. Отсутствие света меня совершенно не беспокоит; наоборот, в этом есть что-то умиротворяющее. Какое-то ощущение безопасности, будто никто не нарушит хрупкое равновесие, к которому моя душа постоянно стремится, но редко находит. Идеальная тишина одновременно и бальзам на душу, и резкий контраст абсолютному разброду внутри моего разума. Конечно, может, этот разброд временный, пока моя жизнь не устаканится. И кто-то спросит, разве она уже не устаканилась, и как это устаканивание будет отличаться от жизни сейчас. Но нет, не устаканилась. Устаканивание подразумевает какое-то удовлетворение своим положением, а я все еще нахожусь в активных поисках.
Погрузившись настолько глубоко в свой мыслительный процесс, что, впрочем, происходит всегда, я даже не замечаю, что не одна. Но нет, у моего окна виден силуэт. Сидит на подоконнике и водит пальцем по отражению мигающего с улицы огонька. Мне кажется, это «она», хоть я и не могу рассмотреть черты ее лица. Но ее запястья обладают какой-то невыразимой словами женственностью, такой мягкости в мужских руках не найти. И тогда я замечаю, что она еще и боса, и ее ноги элегантно сложены у холодного стекла. Все мое тело пробирает дрожь: ей, должно быть, холодно. И это первый комментарий, покидающий мои уста. Не «Кто Вы?», или «Почему и как Вы здесь оказались?» Нет. Я спрашиваю: «Почему Вы босиком? Холодно ведь». А она отвечает только: «Мне не бывает холодно», — и пожимает плечами. Вот и все. Я даже не уверена, правильно ли я все расслышала, настолько я очарована ее голосом; все мои мысли поглощены им. Как один голос может быть одновременно невинным, как щебет утренней пташки, и несколько сиплым от возбуждения, как у любовника после страстной ночи? Он так и манит послушать его снова, и я слышу его, что вырывает меня из моих фантазий.
— На самом деле, мне всегда холодно. Знаешь, сейчас уже трудно отличить, — говорит незнакомка и, наконец, разворачивается ко мне лицом. И кто-то мог бы подумать, что, когда тайны больше нет, а с ней и ее обычного очарования, то загадочная красота должна пасть. Этот кто-то заблуждался бы. Ее лицо простое, как чистый холст, но оно как-то вмещает в себя все вопросы вселенной, всю загадочность этого мира. Как что-то настолько бесхитростное и непринужденное может одновременно быть и сосредоточением вселенских хитросплетений? Я не имею ни малейшего понятия.
— Прости, что вот так без приглашения… — начинает незнакомка, но одна мысль о ее дискомфорте мне претит, и я прерываю ее словами:
— Да что Вы, будьте как дома.
Она улыбается и признает:
— Кажется, я уже так и сделала. — Ух, как же это попало мне прямо в сердечко.
— Меня не беспокоит, что ты представляешь меня женщиной. Все нормально, — она спускает ноги с подоконника, и они бесцельно свисают вниз. — Я вселялась в примерно равновеликое число мужчин и женщин.
— Значит, у Вас нет каких-то предпочтений?
— Кем быть, или в кого вселяться?
— Кого сопровождать.
— Нет абсолютно никакой разницы. Одиночество — всеобъемлющее и глобальное понятие, да и вызывает примерно одни и те же чувства. Что люди с ними делают — вот в этом разница. Но до этого мне уже нет никакого дела.
Значит, вот кто она. Я верю этому, всему, что она говорит. С какой стати человек захотел бы появиться в моей квартире в такое время суток и сидеть на моем подоконнике. Конечно, это может быть только сущность, пришедшая подразнить меня своей красотой, грацией, нежностью и, что хуже всего, — вожделением.
— Дразнить? Какое театральное преувеличение, дорогая. И да, — она озвучивает мои беспокойства вслух, — я в каком-то смысле могу чувствовать общий поток твоих мыслей. Не в том виде, как вы это изображаете в кино или даже литературе, а скорее в смысле улавливания общего настроение с вкраплениями слов или эмоций, которые ты сама эмоционально выделяешь в своей голове. Клянусь, я так выучила слова всех грустных песен на целом свете. Все их слышала, — завершает загадочная дама с самодовольной ухмылкой на лице, которая, однако, скоро приобретает горький привкус. Она вздыхает и проводит рукой по волосам.
— Ничего, ты скоро придешь в себя. Не стыдись этого, такое со всеми случается, когда я прихожу, — продолжает Одиночество. Теперь она смотрит мне прямо в глаза. Быть в центре ее внимания… Я не могу это описать, но поверьте — я наслаждаюсь каждой его секундой. — У меня, похоже, типаж. — Клянусь, в этот момент ее самодовольству нет предела.
— Значит, я не первая, кто Вас встречает, — наконец отвечаю я. Господи, сколько умных вещей можно было сказать, а я говорю это. Она тоже это прекрасно понимает.
— Ну конечно же нет, глупышка. Я стара как… Хмм… Что еще настолько же старо, как я? Человечество несколько старше, но не сильно. — Моя спутница задумывается, и тишина тянется и тянется, но не становится неловкой. Из моих уст почти сваливаются слова «Да мне все равно», но она снова меня прерывает. — Людям как ты нравятся метафоры и сравнения, и все остальные поэтические приемы. Именно поэтому я вас и выбираю.
— И почему же?
— Вы, — Одиночество медленно встает на ноги, — единственные люди, кто принимает меня как я есть, — она делает нерешительный шаг в мою сторону, — без притворства и споров. Вы наслаждаетесь, — еще один шаг, — чувством одиночества. Или нахождением в одиночестве, как посмотреть, — она подходит совсем близко, мы почти касаемся. — Разве я неправа?
Я сглатываю, видя ее прямо перед собой. У меня получается кивнуть, прежде чем уточнить:
— Принимаем Вас как кого конкретно?
В удивлении, она наклоняет голову:
— Но ты же знаешь…
— Мне нравится большая конкретика…
— Мне так не кажется.
— А Вы что, меня знаете?
— Да.
— Мне так не кажется.
— Откуда бы я тогда знала, что тебе это нравится?
— Нравится что?
— Этот обмен любезностями.
— Если бы мне не нравилось, я бы в нем не участвовала. Это логичное предположение.
— И они тебе нравятся.
— Нравятся.
Я на секунду останавливаюсь, чтоб отдышаться. Мне и правда нравится разговор, и нравится она, хоть я и не знаю, кто она (знаю), как сюда попала (но я же не против), и почему не переходит к сути дела.
— И на этом наша прелюдия подходит к концу? — ухмыльнулась спутница моей ночи, хотя в ее глазах виднелась грусть. — Не будет ли нескромным с моей стороны попросить чашечку кофе к неизбежной нелегкой беседе? — она озорливо перевела тему, но я же вижу, что она тянет время. Ну, ночь еще только взошла на свой временный трон, а я, пусть и дорожу сном, но иногда могу им и пренебречь. Не каждый день встречаешь такого гостя.
— Если бы Вы и правда хорошо меня знали, то вряд ли попросили бы именно кофе, ведь единственный кофе в моем шкафу — жуткая растворимая гадость. Не могу сказать, что чай прям-таки премиальный, но куда лучше.
— Я знаю, просто хотела…
— Да ладно, это не претензия, я так. Пойдемте пить чай. Точно не хотите тапочки?
— Точно. Но спасибо за предложение.
Я не помню, чтоб вела ее на мою кухню. Мы просто как-то внезапно на ней оказались, и чайник уже закипает. Я ничего не замечаю, все мое внимание направлено на нее. И вот я думаю, не проверить ли ее возможности по чтению мыслей. Да-да, она сказала, что это не совсем чтение мыслей, но кем же я себя возомню, если не проверю.
— Нет, я не знаю, какие у тебя сорта чая. Да, я знаю тебя и не зная, какие сорта чая ты пьешь. А насчет этого раза, удиви меня. Я мало чего знаю о чае, несмотря на… — она резко остановилась. Я замечаю, что следующие слова причинят ей немалую боль, потому не допускаю этого.
— Я думаю, молочный улун как раз то, что нужно в такую ночь, — я размышляю вслух. – Он и терпкий, и мягкий – как лунный свет.
— Как всегда, поэтично, — слышу ее шепот. Мне кажется, это намеренно. — Может, ты и перестала писать, но в душе все еще поэт, — она кладет руку себе на грудь, как бы указывая местоположение души где-то около сердца. Как банально. Но я никогда не была поэтом. Я всегда считала себя прежде всего музыкантом. И я так ей и говорю, а она просто улыбается широко и ярко и спрашивает. — А разве музыканты не поэты? Просто вместо слов музыка. — Я никогда не думала об этом с такой стороны.
И если вдруг чай стал горче, чем хотелось бы из-за избыточного мыслительного процесса, то и ладно. Я наливаю нам обеим по чашке и вручаю одну ей. Глаза ее, как я вижу, одновременно сияют страстью и затуманены скукой. Интересно, у меня так же? Разрываются ли мои между интересом ко всему на свете и отсутствием мотивации на более глубокое изучение? Или, может, отсутствием энергии в моем случае, у меня едва хватает энергии хоть на что-то.
— Есть ли вероятность, что одна из этих чашек предназначена мне? — заговаривает Одиночество, и я покидаю свой поток мыслей. Да, я и вправду все еще держусь за ее кружку.
— Я забыла спросить, кладете ли Вы в чай сахар. Положить? — интересуюсь я.
— Нет, спасибо. А что насчет молока?
Я моргаю в недоумении:
— Но Вы же сказали, что ничего не знаете о чае. — Странное ощущение на душе. Что-то невыразимое.
— Я не знаю сортов, но я видела, как некоторые из моих «жертв», — она нарисовала в воздухе кавычки, — наливали в свой чай молоко, вот и все.
— Ну, я не одна из этих людей. У меня в холодильнике нет молока, — я пожимаю плечами. У меня возникает ощущение, что нужно уже перейти к делу. – Так, чем это я могу Вам пригодиться?
Одиночество замешкалась на какое-то мгновение, но потом все же ответила голосом, полным решимости:
— Я хочу, чтобы ты помогла мне с одиночеством.